Биография. Густав крупп фон болен унд гальбах

Биография

Густав фон Болен унд Гальбах родился 7 августа 1870 года в Гааге в семье дворянина-дипломата и был назван в честь отца. В 1888 году окончил гимназию Бисмарка , в 1893 году окончил юридический факультет Гейдельбергского университета. Начал дипломатическую карьеру, работая в германских миссиях в Вашингтоне , Пекине и Ватикане .

Потомство

Брак с Бертой дал обширное потомство: 8 детей, 14 внуков, правнуки…

1. Альфрид Крупп фон Болен унд Гальбах (1907-1967)
   1. Арндт фон Болен унд Гальбах (1938-1986)
2. Арнольд фон Болен унд Гальбах (1908-1909)
3. Клаус фон Болен унд Гальбах (1910-1940), обер-лейтенант люфтваффе
   1. Арнольд фон Болен унд Гальбах (род. 1939)
4. Ирмгард фон Болен унд Гальбах (1912-1998), её первый муж - штурмбаннфюрер СА Ханно барон Райтц фон Френтц (1906-1941) - погиб на территории СССР
   1. Адельхайд баронесса Райтц фон Френтц (род. 1939)
   2. Рутгер барон Райтц фон Френтц (род. 1940)
   3. Зигберт барон Райтц фон Френтц (род. 1941)
   4. Гунхильд Эйленштейн (род. 1952)
   5. Хильдбург Эйленштейн (род. 1954)
   6. Дитлинд Эйленштейн (род. 1956)
5. Бертольд фон Болен унд Гальбах (1913-1987)
   1. Экберт фон Болен унд Гальбах (род. 1956)
6. Харальд фон Болен унд Гальбах (1916-1983)
   1. Фридрих фон Болен унд Гальбах (род. 1962)
   2. Георг фон Болен унд Гальбах (род. 1963)
   3. Софи фон Болен унд Гальбах (род. 1966)
7. Вальдраут фон Болен унд Гальбах (1920-2005)
   1. Диана Мария Томас (род. 1944)
   2. Регина Томас (род. 1945)
8. Экберт фон Болен унд Гальбах (1922-1945, под Пармой), лейтенант вермахта , попал в засаду, устроенную итальянскими партизанами

Напишите отзыв о статье "Крупп, Густав"

Примечания

Литература

• Использован материал Энциклопедии Третьего рейха
• Renate Köhne-Lindenlaub: Krupp, Gustav Krupp von Bohlen und Halbach. In: Neue Deutsche Biographie (NDB). Band 13, Duncker & Humblot, Berlin 1982, ISBN 3-428-00194-X , S. 138–143 (Digitalisat).

Ссылки

• (англ.)

Отрывок, характеризующий Крупп, Густав

В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.

За несколько дней до ареста, зябким апрельским утром 1945 года, Альфред Крупп выехал в Эссен, туда, где билось сердце его гигантской империи. Здесь были угольные шахты и рудники, оружейные фабрики и металлургические комбинаты, оснащенные по последнему слову техники. На Круппов работало практически все население города.

Альфред не появлялся здесь очень давно. Он не желал видеть, как семейное дело обращается в прах: за два года, прошедших после первой бомбежки Эссена, 5 марта 1943 года, город был практически стерт с лица земли - главной целью были фабрики Круппов, на которых производилось оружие для армии вермахта. За это время на маленький городок сбросили более 36 тонн бомб, авианалеты не прекращались ни днем, ни ночью.

Альфред ехал в открытом лимузине по опустевшим улицам города. За время поездки он не проронил ни единого слова, и только побелевшие костяшки пальцев, сжимавшие никелированную ручку двери, выдавали его состояние.

Вокруг царил хаос. Там, где раньше кипела работа, теперь торчали жалкие обломки кирпичных стен. В проемах виднелись скелеты станков, останки безотказных некогда механизмов. Не уцелел ни один дом, ни один склад, шахта или завод. От главного офиса остался лишь этаж - теперь там размещалась временная администрация. Рядом кипела работа: уцелевшие станки упаковывались для отправки в страны-победительницы. Два хмурых парня делали на ящиках пометки мелом: "Румыния", "Франция", "Британия". На большинстве ящиков красовалась надпись "СССР". Проезжая мимо, Альфред вспоминал: на этих станках вытачивались детали для знаменитых "Тигров" - самых лучших германских танков, здесь собирали подлодки "U2", а вот та засыпанная шахта приносила ему полтора миллиона фунтов стерлингов годового дохода. Он попросил шофера остановиться лишь однажды: на главной площади, забросанная кирпичной крошкой, лежала статуя его прадеда, великого Короля пушек, в честь которого назвали Альфреда. Многотонное изваяние, отлитое из лучшей крупповской стали, совсем не пострадало. Непреклонный взгляд Альфреда-старшего был устремлен в небо, и Крупп долго стоял, вглядываясь в его суровое лицо.

Эту статую, уцелевшую после всех авианалетов, он часто вспоминал сидя в одиночной камере и ожидая суда. Альфред чудом избежал Нюрнбергского процесса: в первой десятке нацистских преступников значился его отец Густав, стоявший во главе фирмы вплоть до 1943 года, - он первым из германских промышленников проникся идеями НСДАП и выписывал Гитлеру чеки на внушительные суммы. Когда же Густава пришли арестовывать, то увидели оглохшего немощного старика. После перенесенного инфаркта он не мог ни говорить, ни читать, ни писать, был неспособен даже передвигаться и есть без посторонней помощи. Его разбил паралич. Густав Крупп, самый влиятельный промышленник Германии, превратился в беспомощное растение - судить его было невозможно. Обвинители предложили осудить Альфреда, но встретили резкое сопротивление адвокатов Круппа: "У нас здесь политический процесс, а не футбольный матч со скамейкой запасных". Как ни странно, аргументация подействовала, Альфред так и не появился на скамье подсудимых. Впрочем, выпускать его никто не собирался. Отсидев в тюрьме два года - в той самой, где Гитлер написал "Майн Кампф", - глава империи Круппов дождался отдельного судебного процесса, посвященного его судьбе и судьбе семейного бизнеса.

В 1947 году Альфред Феликс Альвин Крупп фон Болен унд Хальбах был приговорен к двенадцати годам заключения с конфискацией имущества. Круппа обвиняли главным образом в том, что на его фабриках принудительно работали ни в чем не повинные люди, угнанные из стран Восточной Европы. Восемь долгих месяцев Крупп выслушивал свидетельства очевидцев и пламенные речи защиты - бесстрастный, безучастный. Лишь однажды он выступил с ответной речью, сухой и краткой, заметив, что другой рабочей силы у него попросту не было. А что до условий, в которых содержались рабочие (смертность на его предприятиях была немногим ниже, чем в концлагерях), - то он не в курсе этого. Ни один мускул не дрогнул на его лице в момент вынесения приговора. Он позволил себе лишь одно проявление эмоций, поразившее всех присутствующих: в ответ на финальную фразу обвинения "Дом Круппов никогда больше не обретет былого могущества" Альфред Крупп едва заметно... улыбнулся!

Но судьи плохо знали историю Круппов. Альфред, напротив, знал ее слишком хорошо. Двадцать семь лет назад Густав Крупп, тогдашний владелец Дома, мрачно стоял в версальском Доме правосудия, выслушивая приговор, вынесенный лично ему победителями в Первой мировой: никогда не производить оружия, разрушить все оружейные мастерские, сократить вдвое производство стали, уничтожить миллион с лишним станков. Пушки Круппа, винтовки Круппа - то, на чем Дом сделал себе имя, должны были кануть в небытие. Густава осудили на долгих пятнадцать лет, взыскав с него к тому же пять миллионов фунтов стерлингов репараций. Французский обвинитель Жюстен де Билль сопроводил приговор победной ремаркой: "Дома Круппов больше не существует!"

Однако Густав вышел на свободу через... шесть месяцев. А через пять лет Круппы вновь стали самыми богатыми промышленниками Германии.

Лучшие дня

Зачитывая приговор, месье Вилль рано торжествовал победу: в истории этой династии было немало моментов, когда всем казалось, что ей уже никогда не подняться. Отпрыски Круппов разорялись, шли под суд, их имя трепали в неприглядных скандалах, и ни один из них не умер в добром здравии, но из любой тупиковой ситуации Круппы выходили победителями, и неудивительно: ведь основатель империи заработал свой первый капитал не на чем-нибудь - на конце света!

За год до начала нового, семнадцатого века в городок Эссен пришла чума. Жители в ужасе шарахались от мрачных фигур в черных балахонах - монотонно стуча в колотушки, чумные отряды собирали ежедневную жатву Смерти. Город наводнили бродячие проповедники. "Покайтесь! - кричали они. - Конец света близок! Разве вы не видите - сбываются все Божьи пророчества? Бросайте все, искупите свои грехи перед Господом!" День за днем по улицам Эссена брели в никуда толпы оцепеневших от страха людей. Горожане покидали свои дома, закрывали лавки и уходили в поля, монастыри - молиться о спасении душ. И только Арндт Крупп, мелкий эссенский ростовщик, не верящий ни в Бога, ни в черта, с утра до вечера носился по городу, скупая за бесценок дома, амбары и утварь: кому нужна эта рухлядь, если скоро все кончится? По правде сказать, в глубине души он тоже побаивался конца света, но рассудил так: если уж суждено умереть - так пусть я умру богатым. Если же уцелею - богатыми станут мои дети.

Минул канун страшного 1б00 года, а конец света все не наступал. Потихоньку жители возвращались обратно и первым делом шли к Арндту - выкупать свои родовые гнезда, но уже втридорога. Мнимый конец света принес оборотистому ростовщику столько денег, что их хватило еще пяти поколениям Круппов. Потомки вложили деньги в маленькую фабрику скобяных изделий, прикупили земель, пару угольных шахт и жили вполне безбедно - до тех пор пока на свет не появился Фридрих Крупп, отец Короля пушек.

Первый и последний авантюрист в семье, Фридрих полагался на удачу и верил в судьбу. Он истратил кучу денег на поиски кладов и не терял надежды стать самым богатым человеком в Германии. Вскоре он понял как - требовалось всего лишь наладить выпуск закаленной стали. В то время секретом производства владела только Англия и хранила его так же, как китайцы - секрет изготовления фарфора. Наполеон обещал любому, кто натянет нос ненавистным англичанам, круглую сумму золотом и свое вечное покровительство. Фридрих нанял роту секретных агентов, однако они не добыли ничего, кроме сплетен. Но вот удача ему улыбнулась - два беглых британских офицера появились в офисе Круппа и заявили, что готовы продать секрет. На следующий же день Фридрих объявил, что открывает первый завод по производству легированной стали. В пригороде Эссена закипела работа, размах поражал воображение. В новое дело Фридрих вложил почти все, что имел, и залез в огромные долги - он не сомневался в успехе. Но радость длилась недолго: Крупп был дилетантом, а офицеры - профессиональными мошенниками. Формула, за которую им заплатили солидную сумму, оказалась списанной из школьного учебника химии.

Удар был сильным: ведь он доверял этим "уважаемым" людям и даже попросил их стать крестными отцами своего первенца! Фридрих впал в тяжелую депрессию: он запретил домашним говорить слово "сталь" и коротал время в местных тавернах. Чтобы расплатиться с долгами, неудавшийся стальной магнат продал все, вплоть до семейного особняка, и вскоре умер от разрыва сердца. Вдове и ее сыну Альфреду достались куча кредиторов да маленькая фабрика по производству стали (обычной, конечно). Они переселились в деревянный сарайчик рядом с фабрикой, питались овощами со своего огородика и еле-еле наскребали денег на жалованье семи рабочим. Никто больше не верил в Круппов - никто, кроме самого Альфреда.

Вернувшись с похорон отца, будущий Король пушек засел за его рабочий стол и написал всем бывшим партнерам письма одного и того же содержания: "Неудачи остались в прошлом, мать продолжит семейный бизнес - с моей помощью. Надеюсь, вас заинтересует сталь, которую мы предлагаем, - она самого высокого качества. У фирмы сейчас столько заказов, что мы не успеваем их выполнять". Последнее являлось чистейшим вымыслом, но упрекнуть четырнадцатилетнего парня за невинный обман было некому. Альфред забросил школу и целыми днями пропадал на фабрике, помогая рабочим. Игры, книги - его не волновало ничего, кроме заказов. Отец был мечтательным простаком, он любил при случае пустить сентиментальную слезу и писал дурные стихи в подражание Байрону, а Альфред в первые же дни отправил Байрона на растопку: он не любил стихов и ненавидел романтиков. А чуть повзрослев, самостоятельно разъезжал по Германии, Австрии и Пруссии, настойчиво добиваясь заказов.

Вскоре, купив хороший костюм, он отправился в Лондон, надеясь все-таки выведать пресловутый секрет, сведший отца в могилу. "Англичане глупы и легкомысленны, - писал молодой промышленник управляющему. - Они устроили мне экскурсию по своим заводам, будь готов - я зарисовал много полезных механизмов". Правда, рецепт сверхпрочной стали Альфред так и не добыл, но зато позаимствовал у "легкомысленных британцев" идею машины по изготовлению вилок и ложек, которая принесла ему немало денег. Заработанные средства он вложил в разработку собственной, крупповской стали. Альфред в отличие от своего отца вырос прагматиком и не верил в сторонних доброхотов, предпочитая платить людям твердую ставку. Но уж тогда драл с них по три шкуры. Стратегия оказалась весьма эффективной - через полтора года сталь от Круппов славилась во всей Европе. Альфред же незамедлительно приступил к выпуску того, о чем давно мечтал, - пушек, ружей и снарядов.

Каждая новая война приносила Дому гигантские прибыли, а Крупп становился все мрачнее и раздражительнее: давала о себе знать накопившаяся за много лет усталость. Бисмарк порекомендовал ему собственного врача: Альфред страдал бессонницей, нервными расстройствами, несварением желудка и временами впадал в затяжные депрессии - боязнь смерти (ему было уже шестьдесят) отравляла существование. Медик отправил Круппа на курорт. Из поездки Альфред вернулся со сногсшибательным известием: он женится!

Берта Эйшхофф, дочь влиятельного налогового инспектора, была вдвое моложе, из всех добродетелей предпочитала аккуратность и два раза в год ездила в Карлсбад пить воды. В окружении праздных бездельников Крупп чувствовал себя совершенно потерянным, и когда на одном из вечеров он увидел Берту, то искренне обрадовался: когда-то их представляли друг другу на званом обеде в честь победы прусского оружия, и девушка произвела на него хорошее впечатление. Теперь Берта благосклонно внимала его рассказам о призах, которые пушки Круппа получили недавно на ежегодной выставке в Берлине, и отмечала про себя: "Обходителен, красив, богат". А та беспомощность, с которой влиятельный магнат иногда озирался вокруг, пробудила в ней совсем уж материнские чувства - и дело было сделано.

"Оказывается, у меня есть сердце, - писал Альфред одному из немногочисленных друзей после женитьбы. - Я-то думал, там всего лишь кусок железа". Знакомые были ошарашены переменой, произошедшей с Круппом: последние тридцать лет он не интересовался ничем, кроме оружия, называл карнавалы, книги и политику скучнейшими вещами на свете, а тут вдруг стал появляться на балах под ручку с очаровательной супругой. Но семейное счастье длилось недолго: Берта возненавидела Эссен, и неудивительно - постоянные дожди, грохот самого большого парового молота в мире, дым и копоть от несметного количества сталелитейных фабрик могли испортить характер кому угодно. Она жаловалась на головные боли и вскоре принялась кочевать с курорта на курорт, пробуя то лечебные грязи Локарно, то целебный воздух Ниццы. Через два года после женитьбы у Альфреда случился нервный срыв - он ни с того ни с сего устроил скандал на совете директоров, чего с ним никогда не происходило, поклялся всех уволить и исчез. После долгих поисков верные слуги нашли своего господина в дешевой таверне: надев платье садовника, он пил горькую, уставившись невидящим взором в стакан.

Альфред боялся появляться дома: неприятности шли нескончаемой чередой. Недавно у четы родился первенец, и Альфред был вне себя от счастья - наследник! Но у мальчика обнаружились врожденный ревматизм и астма (дурной климат Эссена дал о себе знать), и Крупп проклял все на свете. Он задумал построить замок, достойный богатейшего человека Европы, но судьба, казалось, всерьез решила этому помешать. Сперва почти готовое строение снес мощный ураган, равного которому старожилы не помнили, затем случилось наводнение, первое за семьдесят лет. В день торжественного открытия на фасаде появились глубокие трещины, и всю центральную часть замка пришлось отстраивать по новой.

И все же замок был построен - гигантское мрачное здание из стали и камня. В нем было двести комнат, зал для приемов и оранжерея, но не нашлось места для библиотеки. На стенах не висело ни одной картины, а окна не открывались даже в самую жару: Крупп опасался сквозняков. Берта не прожила здесь и недели: она окрестила новое жилище холодной гробницей, вредной для нее и сына. Альфред выслушивал ее истерики с ледяным спокойствием, и однажды Берта, в сердцах обозвав мужа бесчувственным болваном, покинула дом. Крупп бросил ей вслед только одну фразу: "У тебя есть два дня, чтобы опомниться", а по истечении этого срока спокойно приказал прислуге отослать фрау Крупп все ее вещи. Больше они никогда не виделись.

С возрастом Альфред стал маниакально подозрителен, ему казалось, что все вокруг хотят его обокрасть, и каждый день посылал своим управляющим вороха противоречивых приказов и инструкций. К счастью, реагировать на причуды вздорного старика не было особой необходимости: на своих фабриках он не появлялся, а телефон к тому времени еще не изобрели. Мучаясь бессонницей, он ночи напролет бродил по пустым комнатам замка, а затем, потушив свет, садился за очередные инструкции - из экономии он приучился писать в темноте, хотя мог бы скупить все свечные заводы Европы. После смерти в его кабинете нашли тридцать тысяч таких инструкций, в том числе "Генеральные предписания" - своеобразную конституцию Дома Круппов, в которой Альфред скрупулезно расписал для будущих наследников правила управления империей. Там было регламентировано все, вплоть до цвета униформы рабочих.

Чтобы развлечься, старик иногда устраивал приемы (непременно вывесив в комнатах расписание на день и правила поведения в доме), но с легкостью забывал о приглашенных, и гости пользовались крупповским гостеприимством, так и не повидавшись с хозяином. Впрочем, в случае невыполнения правил (не шуметь после десяти вечера, скажем) Альфред немедленно направлял письменную жалобу проштрафившемуся гостю. Его раздражало все, даже черные чулки горничных - он приказал им надевать только белые. Его несносный характер мог выносить только Фриц, единственный сын и наследник.

Фриц был полной противоположностью своего отца (рядом они выглядели как Пат и Паташон) - маленький, толстенький, классический "маменькин сынок". Все детство он провел с мамой на курортах и слыл изнеженным барчуком. Пока сыну не исполнилось двадцать, Альфред и слышать не хотел, что Фриц когда-нибудь встанет во главе фирмы - он казался ему совершенно неспособным к серьезным делам. К тому же в 15 лет Фриц увлекся археологией - эту дурацкую страсть отец пресек тотчас же, отправив его учиться на финансиста, но выводы сделал. Однако вскоре сын показал себя послушным и смекалистым парнем - днем докладывал папе о делах фирмы, а вечерами читал ему вслух. В 25 лет Фриц вознамерился жениться, Альфред был категорически против: ему не понравилась невеста, а пуще всего - необходимость что-то менять в привычном укладе. Долгих три года он не давал разрешения на брак и согласился лишь при условии, что молодожены будут жить вместе с ним в замке Хагель. Молоденькая Маргарет, дочка важного прусского чиновника, превратилась в главную мишень стариковских придирок он легко мог отчитать ее (а заодно и сына) при гостях за неподобающий наряд или неосторожно брошенное слово и находил особое наслаждение в том, чтобы изобретательно и методично издеваться над невесткой. "Отчего вы не пробуете фруктов из нашего сада?" - спрашивал он ехидно за завтраком, и слуги прыскали украдкой: они-то знали, что Альфред дал садовникам строжайшее указание не обслуживать Маргарет. Стоило ей задержаться за утренним туалетом, как Альфред каждые пять минут посылал слугу с "вежливыми" вопросами вроде "Не помочь ли фрау одеться?"

После смерти старого Круппа Маргарет наконец вздохнула с облегчением. Она родила Фрицу двух дочерей и проявляла трогательную заботу о супруге: тот был страшно рассеян и легко мог отправиться на совет директоров в домашних тапочках. Семейное состояние на тот момент оценивалось в десять с лишним миллионов фунтов стерлингов и росло с каждым днем, Крупны стали официальными поставщиками оружия двора Его императорско-королевского величества кайзера Вильгельма, принимали у себя титулованных особ со всего мира, и казалось, ничто не может омрачить их счастья - до тех пор пока в 1902 году в немецких газетах не появилась сенсационная перепечатка из итальянской прессы.

В ней говорилось о некоем близком ко двору видном промышленнике, который частенько наведывается на Капри. И там, на уединенной вилле, в укромной бухточке творятся такие оргии, о которых в приличной газете и писать-то неудобно. Причем участвуют в этих оргиях исключительно... молодые люди! Через пару дней газета социал-демократической партии назвала и имя таинственного промышленника - Фриц Крупп.

Узнав такую новость, Маргарет немедленно потребовала развод, попросив защиты у канцлера. Фриц, пытаясь замять скандал, объявил, что подает в суд на газету, и потребовал медицинского освидетельствования супруги - его агенты распустили слухи, что Маргарет страдает лунатизмом и не способна отвечать за свои слова. Канцлер пожелал получить объяснения, но слуга, принесший приглашение на аудиенцию, обнаружил Круппа лежащим в луже крови на полу собственной ванной. Вскрытия не проводили, официальной причиной смерти был объявлен сердечный приступ. Но все, разумеется, говорили о самоубийстве - за несколько дней до смерти Фриц Крупп написал друзьям пару писем, полных самых мрачных намеков.

Канцлер заявил, что его друга погубили социалисты. Старшая дочь, вступив в права наследства, пыталась (не без успеха) убедить всех, что Круппы святее Папы Римского. Ее муж Густав фон Болен унд Хальбах тихо и решительно добился разорения скверной газетенки. За пару лет, прошедших после женитьбы на дочери Фрица, он стал большим Круппом, чем сами Круппы. Густав полюбил лошадей, выучил наизусть все 72 пункта "Генеральных предписаний", вывесил в каждой из 200 комнат дома расписание, которое сам себе составил, и неуклонно следовал ему на протяжении многих лет: без пяти девять - отбытие на работу, восемь вечера - дети докладывают об успехах за день, в воскресенье с трех до четырех они приходят и играют с папой. За визг и беготню дома - строгое наказание. Этот распорядок ему пришлось нарушить лишь однажды: ради поездки на суд в Версале.

Густав отсидел в каземате шесть месяцев, его сын Альфред - шесть лет. Холодным февральским утром 1951 года он вышел за ворота тюрьмы, накинув на плечи шерстяное пальто, любезно подаренное комендантом, и отправился прямиком в магазин, торгующий дорогими автомобилями - спортивные машины были его единственной страстью. В банках Швейцарии и Аргентины у Круппов оставалось еще немало денег, так что Альфред мог не ограничивать себя ни в чем. В белоснежном "порше" он прикатил на пресс-конференцию, чтобы объявить: "Больше никакого оружия, теперь - только мирные товары". Круппы стали производить сверла, точильные станки и зубные протезы (последние охотно покупала Советская Россия), а кроме того - оборудование для атомных станций и занялись разработкой разнообразных ноу-хау. Кажется, все шло хорошо...

Через год Альфред женился. Чтобы репортеры об этом не пронюхали и не проникли в церковь, молодожены приехали на бракосочетание в фургончике с надписью "Хлеб". Альфред преподнес супруге шикарный "кадиллак" и букет пионов, но вместе они прожили всего четыре года: в суде жена заявила, что муж отказывался исполнять супружеские обязанности. В ответ адвокаты "Альфреда обнародовали другую пикантную подробность: истица крутила роман с главным менеджером империи Круппов - в результате экс-супруга не получила ни пфеннига. Альфред расправился с депрессией по-свойски: купил серебристый "ягуар" и отправился на ралли по Западной Африке.

Своему наследнику Арндту (получившему свое имя в честь жившего триста с лишним лет назад основателя династии) Альфред тоже ничего не оставил. Он учредил благотворительный фонд имени Фридриха Круппа, который ныне и распоряжается делами империи.

Источник информации: журнал "КАРАВАН ИСТОРИЙ", октябрь 1999.

Густав Крупп фон Болен унд Гальбах

Почти автоматически первым вспоминается Густав Крупп фон Болен унд Гальбах. И этому есть причины. Он был супругом Берты Крупп. Три поколения ее предков создали самую мощную промышленную империю Европы. Старший представитель каждого поколения получал титул Пушечного короля (Дер Каноненкёниг). Крупповская сталь, которая шла не только на изготовление орудий, была образцового качества, и фирменная торговая марка в виде трех колец являлась гарантией безупречности продукции.

Твердо убежденный в том, что высокие стандарты крупповской продукции надежнее всего можно обеспечить, только удерживая производство и ответственность в одних руках, Альфред Крупп, глава второго поколения, в 1887 году составил завещание, согласно которому концерн Круппа не подлежит делению и его единственным владельцем становится старший по возрасту (и одновременно берет на себя моральный долг заботиться об остальных членах семейства). Условия этого завещания были подтверждены Адольфом Гитлером в 1943 году в так называемом Законе Круппа.

В 1902 году единственным владельцем концерна стала Берта Крупп, старшая дочь представителя третьего поколения Фридриха Альфреда. У нее была еще младшая сестра, однако братьев не было. Это означало, что со смертью четвертого поколения умрет и имя Круппов. Но на помощь пришел кайзер Вильгельм II: он позволил молодому дворянину Густаву фон Болену унд Гальбаху, чье ухаживание благосклонно принимала Берта, присоединить к своей фамилии знаменитую фамилию жены. Кстати, Густав фон Болен был правнуком генерала Уильяма Генри Чарльза Болена, погибшего в битве у Раппаханок в 1862 году, где он сражался на стороне Конфедерации в нашей Гражданской войне. В 1906 году молодой новобрачный стал называться Густав Крупп фон Болен унд Гальбах, а сегодня уже его старший сын законно именуется Альфрид Крупп фон Болен унд Гальбах.

Густав Крупп фон Болен был необычной фигурой в промышленных кругах Германии. Готовившийся к карьере дипломата, не имеющий никакого опыта в бизнесе, он неожиданно оказался во главе гигантского концерна в отрасли промышленности, где царила жестокая конкуренция. Ему противостояли те, чьи отцы создали свои небольшие промышленные империи, либо научные специалисты, чьи изобретения применялись в индустрии, либо люди, которые хотя бы росли и воспитывались в коммерческой среде.

Болен был не предпринимателем, а администратором доставшегося его супруге состояния. Он упорно учился управлять концерном Круппа, для чего пришлось освоить незнакомые ему производственные процессы и подчинить всю свою жизнь расписанному по минутам графику. В результате он производил впечатление робота, а не обычного человека со свойственными ему слабостями и привязанностями.

Он считал себя всего лишь доверенным лицом своей жены, а никак не предпринимателем, что заставляло его быть очень осмотрительным в принятии каких-либо решений, чреватых нанесением ущерба интересам Круппов. Тот факт, что он происходил не из среды промышленников, заставлял его чувствовать себя несколько неуверенным, даже испытывать комплекс неполноценности, однако огромным усилием воли он тщательно скрывал свое состояние. Привыкший к строгим порядкам гражданской службы Германии, он обладал поразительным, порой необъяснимым почтением к власти и ответственным отношением к своему долгу. Он был одинаково глубоко предан аристократу кайзеру Вильгельму II и социал-демократу Фридриху Эберту; равным образом преклонялся перед консервативным монархистом фельдмаршалом Паулем фон Гинденбургом и перед национал-социалистом Адольфом Гитлером. Когда в начале Веймарской республики один из гостей на его приеме позволил себе пренебрежительно назвать Эберта «седельником», намекая на его бывшую профессию шорника, обычно сдержанный хозяин дома вспыхнул и резко заявил, что он не потерпит оскорбительных высказываний о главе государства. Годы спустя в узком кругу знакомых Карл Бош из «ИГ Фарбен» обвинил нацистский режим в коррупции, и Болен заявил, что он категорически против подобных выпадов по отношению к лидеру Германии, после чего демонстративно вышел. Глубоко укоренившееся в натуре Круппа фон Болена уважение к властям объясняется не только опытом гражданской службы – он старался жить буквально по библейской заповеди: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога». Сомнения в целесообразности и справедливости распоряжений властей, вероятно, ему и в голову не приходили. Неспособность понять, что приказы, исходящие от людей и нарушающие Священные Десять заповедей, не имеют законной силы, привела его к трагическим ошибкам. Только зная о его комплексе почитания власти, можно понять его единственный ответ на выраженные ему Фрицем Тиссеном соболезнования в связи с гибелью его сына на поле боя: «Мой сын имел честь отдать свою жизнь за фюрера».

Этому человеку, ставшему предпринимателем волею судеб, невозможно отказать в личном мужестве. В январе 1923 года французы оккупировали Рурский бассейн. 31 марта на заводе концерна Круппа в Эссене произошло столкновение между рабочими и французскими военными. Французский лейтенант с одиннадцатью солдатами начали занимать завод, где производились грузовики, и захватывать автомашины, которые отправлялись развозить конверты с недельной зарплатой для рабочих. Произошла стычка, в ходе которой многие получили ранения, а тринадцать рабочих были убиты. Глава концерна присутствовал на похоронах и дважды давал показания в защиту своих рабочих на слушании дела, которое велось французами. В конце апреля Крупп фон Болен присутствовал на заседании Прусского государственного совета, когда получил третий вызов в суд от французских оккупационных властей. Он решил немедленно вернуться в Эссен. Члены совета не рекомендовали ему ехать, так как он не сомневался в своем аресте.

– Но мой долг – защищать моих рабочих, – возражал Крупп.

Он прибыл в Эссен 1 мая и известил об этом французов, но был арестован и обвинен в подстрекательстве к «мятежу». Французы приговорили его к тринадцати годам тюремного заключения в Дюссельдорфе. Но ему пришлось отсидеть только несколько месяцев, так как в это время германское правительство развернуло пассивное сопротивление. По возвращении на завод он был встречен рабочими как победивший герой.

Безусловная покорность властям сочеталась в нем с глубокой преданностью долгу. Своим первым и наиглавнейшим он полагал долг перед родиной. Горячий патриот, он искренне верил девизу: «Право оно или нет, но это мое Отечество».

Вторым по значению долгом он считал свою преданность семейству Крупп, его традициям, рабочим и служащим, а также знаменитым социальным проектам, то есть обеспечению рабочих жильем, медицинской помощью, страхованием и пенсиями.

Кроме того, он считал своей обязанностью честно служить на почетных постах многочисленных организаций, куда его избирали. Среди них самой важной была должность президента Имперского объединения германской промышленности, которое он возглавлял с 1931 по 1934 год.

Он пользовался глубоким уважением рабочих, число которых составляло около 140 тысяч. Он был для них почти культовой фигурой, как и все члены семьи Крупп. Густав фон Болен, известный своей сдержанностью в проявлении чувств, заплакал, когда его жена Берта первый раз навестила его в дюссельдорфской тюрьме – но не от жалости к себе, а растроганный мыслью, что «он стал полноправным членом семьи Крупп».

Однако его отношения с рабочими вовсе не были непринужденными и панибратскими, это были отношения между преданными рабочими и отцом-руководителем. Он действительно прислушивался к их жалобам и предложениям, но вел себя сдержанно и официально. Невозможно было представить, чтобы кто-то мог запросто хлопнуть его по плечу и сказать: «Привет, старина Гус!» В нем всегда чувствовалась незаурядная личность.

Он скрупулезно соблюдал все контрактные обязательства. Его помощники вспоминают множество случаев, когда он пренебрегал советами своих юристов аннулировать контракт, невыгодный для фирмы. «Для меня контракт священен», – коротко отвечал он, прекращая этим все споры. В представлении четвертого по счету Пушечного короля и Версальский договор был таким же обязательным для исполнения контрактом.

Коллеги ценили в нем справедливость и способность устранять разногласия. Большинство из них были жесткими, упрямыми и бескомпромиссными руководителями, поэтому они были довольны, что во главе их объединения стоит человек, при всех обстоятельствах сохраняющий выдержку и достоинство, умеющий тщательно взвесить каждое предложение и всегда готовый к компромиссам. Он не был по натуре конфликтным, воинственным человеком.

Он вызывал у своих коллег-промышленников глубочайшее уважение. Недаром его называли некоронованным королем Рура. Его приглашение посетить семейный особняк Круппов в пригороде Эссена, виллу Хюгель – величественное здание с двумястами комнатами и залами, – было равносильно королевскому приказу.

В бытность мою германским корреспондентом Ассошиэйтед Пресс я как-то был приглашен на виллу Хюгель на ланч. Наша автомашина прибыла к центральному входу в 13:29. Через минуту нас, журналистов, пригласили в огромный приемный зал, где хозяин и хозяйка дома уделили на знакомство с нами ровно десять минут.

Точно в 13:40 распахнулись высокие двери, ведущие в столовую, и нас пригласили к столу. Во время скромного ланча, на который было отведено всего тридцать минут, гости обменивались с хозяевами короткими замечаниями.

В 14:15 нас провели в гостиную, где были поданы кофе и ликер. Выделенное на них время составляло пятнадцать минут. Затем – гудбай, благодарим и ауф видерзеен. Отъезд в 14:30. Все было в высшей степени корректно.

Промышленники, бывавшие на вилле Хюгель на вечерних приемах, рассказывали мне, что в 22 часа к ним неслышно подходил слуга и докладывал: «Ваш автомобиль ждет вас у парадного». Остававшиеся на ночь гости должны были попросить подать им завтрак в постель или завтракать с хозяевами ровно в 7:15. Если они опаздывали на завтрак, то двери в столовую были уже закрыты.

Но требования, предъявляемые Боленом к своим гостям, были не строже тех, которым подчинялся он сам и его домашние. Он никогда не курил, практически был трезвенником, позволяя себе несколько глотков вина лишь в знак любезности по отношению к своим гостям. Его жизнь была расписана по минутам. Единственный отдых – это короткая пробежка на лошади или время от времени поездка в свое австрийское имение.

Дети воспитывались скорее в уважении, чем в любви к отцу. Старые промышленники уверяли меня, что его старший сын Альфрид становился совсем другим человеком, когда оказывался вне наблюдения со стороны отца. «Дети должны быть на виду, но их не должно быть слышно» – этот постулат действовал на вилле Хюгель по отношению к пяти сыновьям и двум дочерям Берты и Густава.

Когда сыновья выросли и, вернувшись после учебы в университете, отважились выказать интерес к политической жизни страны, глава семьи оборвал их фразой «Здесь политика запрещена» («Хир вирд нихт политизирт»).

Подобно многим монархам, воспринимающим своих сыновей как потенциальных соперников, этот промышленный король тоже не доверял своему «наследному принцу» Альфриду. Поэтому, когда в 1939 году Густав Крупп фон Болен заболел прогрессирующим атеросклерозом, а в 1943 году необходимо было возложить ответственность за соблюдение интересов Круппов на Альфрида, молодой человек оказался недостаточно подготовленным, хотя и работал в концерне с 1935 года.

Отношение Болена к Гитлеру, часто озадачивающее и его друзей и врагов, определялось его характером и прошлым, которые я попытался коротко описать.

Оказалось, что Густав Крупп фон Болен очень не любил обсуждать дела, в отношении которых лично принимал решения. Если бы он советовался с кем-либо, то мог бы избежать ошибок, из-за которых производил впечатление «ребенка, заблудившегося в лесу» сложных политических обстоятельств. И это не потому, что он свято верил в безошибочность своих суждений, просто он предпочитал брать ответственность за подобные решения целиком на себя.

В качестве примера его кажущейся наивности я упомяну, в частности, о таком случае.

Однажды Крупп фон Болен решил принять на вакантное место в своем совете директоров Карла Гёрделера, учитывая его большой административный опыт бывшего мэра Лейпцига и бывшего рейхскомиссара по ценам. Любой, кто хоть немного разбирался в политике, знал, что Гёрделер был не только открытым противником нацизма, но и лидером активного сопротивления. Однако Болен послушно попросил у Гитлера разрешения принять на работу Гёрделера и был поражен решительным возражением фюрера.

Тогда Болен обратился к Гёрделеру за советом, кого бы он порекомендовал вместо себя. Бывший мэр предложил Эвальда Лозера, которого немецкое Сопротивление тайно прочило на пост министра финансов в том случае, если бы мятеж против фюрера увенчался успехом. Болен последовал его совету, пребывая в блаженном неведении относительно антинацистских связей Лозера. 20 июля 1944 года гестапо арестовало Лозера за соучастие в покушении на Гитлера.

По мере того как вездесущее гестапо подчиняло себе всех и вся, понадобилось назначить доверенного служащего, который служил бы буфером между правлением и тайной полицией Гиммлера. И Болен выбрал не кого-нибудь, а Фрица фон Бюлова! Это был мягкий, интеллигентный и очень деликатный человек, в то время служивший директором берлинской конторы Круппа. Было совершенно очевидно, что человек подобного нрава не в состоянии тягаться с обнаглевшими подчиненными Гиммлера. На Нюрнбергском процессе прокуратура представила Бюлова – человека безукоризненной честности и порядочности – одним из самых гнусных преступников среди промышленников только на том основании, что он подписывал распоряжения Круппа, принимавшиеся под давлением гестапо, которому он не имел права отказать и которое категорически настаивало на исполнении всех своих приказов.

Думаю, эти примеры достаточно иллюстрируют мою точку зрения. Следует иметь их в виду, когда в дальнейшем мы узнаем о роли Круппа фон Болена в преобразовании в соответствии с нацистскими требованиями Имперского объединения германской промышленности и в развале уникальной маленькой группы крупнейших промышленников под названием «Рурладе»; когда мы узнаем, как больно он был уязвлен тем, что его назначили руководить лишь одним из семи экономических департаментов, образованных при нацистах, вместо всеобъемлющего Имперского объединения германской промышленности, которому он отдал столько сил на посту ее президента.